Парадоксы юродства. Рецензия на Ростову Н.Н. НГ-Экслибрис, 2008

Парадоксы юродства. Рецензия на Ростову Н.Н. НГ-Экслибрис, 2008

«Независимая газета» включила книгу в пятерку лучших книг по философии за  2008 год

Парадоксы юродства

 

Наталия Ростова. Человек обратной перспективы. – М.: МГИУ, 2008. – 140 с. (Современная русская философия).

В книге Наталии Ростовой предпринята попытка философско-антропологической аналитики феномена юродства Христа ради. До нее этой темой занимались преимущественно агиографы и историки, упуская из виду очевидные парадоксы, без которых невозможно представить жизнь юродивых. Среди исследователей русского мира безумия следует отметить работу Евгения Трубецкого «Иное царство и его искатели», где рассмотрен феномен Иванушки-дурачка, и работу Федора Гиренка «Метафизика пата».

Что заставляет юродивых юродствовать? На этот философский вопрос автор ищет феноменологический ответ, исходя из внутреннего опыта самих юродивых, за внешним поведением которых нередко скрываются «юродствующие» – то есть люди, имитирующие подвиг святого юродства. С методологической точки зрения Ростова берется доказать, что юродство – это русская разновидность безумия, чьей апологетикой занималась французская философия второй половины XX века. Мишель Фуко открыл европейский мир безумия, включив в него меланхоликов, невротиков и шизофреников, в то время как к русскому миру безумия, согласно Ростовой, относятся юродивые блаженные, странники, Иванушки-дурачки, калики перехожие, кубраки, лаборы и т.п., которых нельзя причислить к сумасшедшим. Главное основание заключается в том, «что русский мир безумия строится вокруг объекта, который невозможен, но доступен в отличие от европейского мира безумия, для которого объект возможен и недоступен».

По мнению Ростовой, юродивые – это люди обратной перспективы (в духе учения Павла Флоренского об иконе): «Выявляя идею юродства и определяя юродивого как человека обратной перспективы, как человека-икону, мы тем самым предлагаем рассматривать юродивого как особый антропологический тип. Для него характерно доминирование внутреннего опыта над внешним, редуцирование другого, распятие мира сущего, то есть онтологическая смерть по отношению к нему, жертвование не своим, но собой, то есть непрестанное смещение «я» на периферию, отсутствие внешнего причинения, актуализация невозможного в пространстве символа, мистерии, выражающаяся в иконическом поведении, периферическое сознание, метафизическая нагота, или непосредственность, стремление к безмолвию, смех над сущим, направленный из трансцендентной перспективы».

Опубликовано в «НГ-Экслибрис», 25.12. 2008

Адрес в Интернет: http://www.ng.ru/ng_exlibris/2008-12-25/7_paradoxes.html

Орлова В. Рецензия на книгу Ростовой Н.Н. Газета Завтра. 2008

Орлова В. Рецензия на книгу Ростовой Н.Н. Газета Завтра. 2008

АПОСТРОФ

14 октября 2008 

Василина Орлова


Наталья РОСТОВА. Человек обратной перспективы (Опыт философского осмысления феномена юродства Христа ради) / Под ред. проф. Ф.И. Гиренка. — М.: МГИУ, 2008. — 140 с. — (Серия “Современная русская философия”, №1).


Книга Натальи Ростовой “Человек обратной перспективы” вышла первой, а, следовательно, и камертоном в серии философских книг, задуманной, судя по всему, как отсылающая к юродству не только непосредственно-содержательно, но и по заявляемой задаче: во всяком случае, провозглашается, что философию давно пора лишить ее непрозрачного языка, вернуть ему простоту и ясность. Запутанным языком нынче философия или то, что прикидывается таковым, шифрует свои мнимые достижения, отказываясь говорить о серьезном с теми, кто не овладел необходимым, по мнению буквоедов, тезаурусом. Требовал ли предварительной подготовки Христос от своих учеников, чтобы разъяснить им те простые и до сих пор нами не постигнутые истины, которые доступны младенцам и утаены от мудрых и разумных?


Книга Натальи Ростовой в этом смысле — удачный пример совмещения простоты высказывания со сложностью предмета. Оказывается, такое явление русской культуры, как юродство, у нас толком и не изучено. Не введено в поле философского рассмотрения, не осмыслено, не проговорено и остается темным даже то, что вообще можно о нем помыслить. Нет, конечно, исследования производились. Но — в основном, с апологетических позиций (труды священника Иоанна Ковалевского, иеромонаха Алексия (Кузнецова), либо с позиций критических, трактующих юродство как особый социальный инструмент церкви, применяемый для оболванивания народных масс. Кто только не писал о юродстве. А единственный собственно философский трактат — гностическое эссе мыслительницы Серебряного века Евгении Герцык “О путях”, и едва ли не единственный научный, историко-культурологический труд — трактующий юродство исходя из заявленных позиций “Смех в древней Руси” Д.С. Лихачева, А.М. Панченко, Н.В. Пронырко, труд в высшей степени достойный, снабженный надлежащим академическим аппаратом и следующий лучшим традициям Бахтина, но обнаруживающий слишком западную парадигму мышления отечественных исследователей, склонных скорее уравнивать юродивого и шута, чем видеть в юродстве тот совершенно отдельный пласт русской культуры, которым он является. Если конкретизировать этот взгляд, окажется, что юродивый, по мнению наших ученых, невозможен без зрителей, юродивый — обличитель пороков общества, он часто — средневековый сатирик, остающийся безнаказанным постольку, поскольку развлекает публику.


Именно критике подобного подхода посвящено во многом исследование Натальи Ростовой. На агиографическом материале автор рассматривает те особые неисследимые тропы, которые приводили юродивых к юродству, и в процессе этого рассмотрения становится понятно: юродство юродивого не перестает, когда он остается без зрителей, так как суть юродства — в смещении центра личности. Бесстыдство юродивого — не атараксия аттического мудреца, но преодоление собственных границ благодаря выходу за пределы собственной самости. Если верить исследованию Ростовой, центр личности юродивого становится внеположен собственно личности: этот центр после некоторых внутренних и внешних событий становится — Бога и у-Бога.


Итак, юродивый — не актер, играющий безумие, поскольку в этом случае подвиг его оборачивался бы ложью, не симулянт и не носит той маски, которую принято на него наклеивать. Он не невротик, шизофреник и меланхолик, портретами которых, при большем или меньшем разнообразии, исчерпывается европейское безумие, в том числе исследуемое Мишелем Фуко. Опыт русского безумия оказывается вышедшим за пределы собственно сумасшествия: калики перехожие, Иванушки-дурачки, блаженненькие и блажные, и божевильные всякого рода, а над всеми ими — непостижимый свет святости юродивых Христа Ради. Как известно, зачастую юродивые принимали на себя свой подвиг по благословению, а в ряде случаев юродство оказывалось чем-то временным на пути служения подвижника. Это выводит его за пределы безумия, здесь и кроется соблазн принять его за что-то сознательное. Ростова и профессор Гиренок настаивают, что юродство — опыт сверхсознательного.


Существенным представляется наблюдение, что мнимое безумие юродства касается не только и не столько области разума, сколько области морали. Действительно, сознательно оскорбить общественную мораль невозможно для человека, который только прикидывается безумцем: юродивый Серапион (5 век) уговаривал девицу, проведшую в затворе 25 лет и считавшую, что она уже вполне умерла для мира, снять одежду и нагишом проследовать по городу. И тут-то кто-нибудь скажет, что это сумасшедшая или беснующаяся, — отвечала затворница. Вот лицедейство, о котором имеет смысл говорить, когда разговор заходит о мнимом благочестии, вот давление другого, проминающего наш горизонт бытия, вот цена несостоявшегося умирания для мира: “скажет кто-нибудь”. Русские святые, юродивые Христа ради, не подвержены никакому — “скажет”. В этом их непостижимый феномен, в этом то, на чем всякий раз будут спотыкаться исследователи, пытающиеся ощупывать явление снаружи, а не изнутри. Ведь изнутри оно нам едва ли доступно, тут необходимо особое вчувствование, достижимое ли? Наталья Ростова, понимая всю трудность своей задачи, решила дело так, что избежала и опрометчивости суждений “извне”, и самонадеянности суждений “изнутри”, говоря о таком сложном предмете, как юродство.

Опубликовано в газете «Завтра», № 42, 15 октября 2008

Адрес в Интернет: http://old.zavtra.ru/content/view/2008-10-1583/

Новые тупые. Рецензия на книгу Седаковой О. Литатурная газета. 2009

Новые тупые. Рецензия на книгу Седаковой О. Литатурная газета. 2009

 «Новые тупые». Что далее?

Ольга Седакова. Апология разума.  – М.: МГИУ, 2009. – 138 с. – (Серия «Современная русская философия», № 3).

Название трёх работ, составивших очередную книгу известной поэтессы, филолога, эссеиста и переводчицы, настраивают на волну сверхсерьёзного разговора: «ЗЕМНОЙ РАЙ в Божественной комедии Данте (О природе поэзии)», «СИМВОЛ И СИЛА (Гётевская мысль в Докторе Живаго», «АПОЛОГИЯ РАЦИОНАЛЬНОГО». И такой разговор идёт. Идёт в присутствии весьма интересной компании: Данте, Гёте, Пруст, Пастернак, Лев Толстой, Аверинцев, Аристотель, Фома Аквинский, Пушкин и другие. Всё в прекрасном прошлом? Но современность ломится в дверь агрессивно. И автор готова к отпору. «Подростковый бунт модерна… сменяется в постмодерне идиотскими выходками избалованного ребёнка. Наступает маразматическое детство. Ведь ни взрослый, ни юный человек, ни сердитый подросток не будет делать того, что показывают нам теперь на акциях и перформансах: кусаться, портить готовые вещи, вываливать кучи мусора в виде экспоната…» Анализируя «творческие идеи и проекты» – делать всё из туалетной бумаги и скотча, отливать металлическую скульптуру конфеты величиной с автомобиль и т.п., – автор приходит к выводу, что подобное возможно только на очень раннем этапе развития интеллекта. В мире появились «новые тупые». Уходящие от разума. Куда? Сергей Аверинцев знал и говорил, что мир кончался уже много раз. «Пора подумать о том, что начинается», – уверен автор.

 

 

Опубликовано в «Литературной газете» №24 от 10.06.2009 в рубрике «Книжная дюжина»

Адрес в Интернет: http://lgz.ru/article/N24–6228—2009-06-10-/«Novые-tupые».-Chto-dalее_9130/?sphrase_id=413134

Нилогов А. Аутизм спасет мир. Рецензия на книгу Гиренка Ф.И. НГ-Экслибрис. 2010

Нилогов А. Аутизм спасет мир. Рецензия на книгу Гиренка Ф.И. НГ-Экслибрис. 2010

Аутизм спасет мир

Алексей Нилогов.

Абсурд умаляет непонимание…

Федор Гиренок. Аутография языка и сознания. – М.: МГИУ, 2010. – 248 с. (Современная русская философия, № 5).

В новой книге философа-аутиста Федора Гиренка вы не найдете следующих размышлений.

Если граница между разумом и неразумием определяется антипсихиатрической мерой, то чем рискует культура, вступив в спор с безумием? Бессмыслица не предшествует смыслу, а фундирует его в дистинкции между свободой мысли и свободой слова, после чего в права вступает уголовное законодательство, отчуждающее мышление в нищету мыследеятельности: там, где уголовная юрисдикция бессильна, свобода мысли считается подлинно легитимной.

Антиязыковая методология в отличие от феноменологической методологии занимается такой реконструкцией картины мира, в которой проблематизируется то, что не может быть выражено естественным языком, – например, при дескрипции феноменов сознания. Недостаточно воссоздать феноменологический облик того или иного события, когда за редукционными скобками оказываются невоязыковляемые вещи.

Если на место бессознательного умудриться поставить язык, что пригрезилось Лакану, то на месте антиязыка должно возникнуть сверхбессознательное, включающее в себя бессознательное как апологию сверхсознательного. Если под антиязыком понимать подноготную языка, благодаря которой возможны отчаянные языковые игры в бессмыслицу, то придется признать тот факт, что антиязык не столько провоцирует язык на бессмысленные авантюры, находящие выражение в принципе «изначального опоздания», но безрезультатные с точки зрения выражения бессмыслицы, сколько инфицирует ими языковых носителей в форме когнитивных диссонансов и других смыслодефицитных проявлений.

Антиязык представляет собой не столько совокупность классов антислов, благодаря которым подлежащее полному или частичному воязыковлению еще не осуществлено, сколько такой вездесущностный язык, благодаря которому можно поименовать все без исключений.

Сфера невыразимого в языке наряду с областью непоименованного настолько бесчисленна, что приближается к бесконечности, но на подступах к ней описывается в терминах антиязыка. Если после языкового выражения некоторой мысли отсутствует осадок неудовлетворенности от факта выражения, то для его предупреждения понадобилось бы формулировать мысль таким образом, чтобы потенция выражения никак не соотносилась с актом выражения, а последний, в свою очередь, – с фактом выражения. Другими словами, антиязыковая подноготная языковой коммуникации заключается в том, что условием ее подлинности является такое отношение между планом содержания и планом выражения, при котором степень различия и тождества сведены к аутентичному веществованию той или иной вещи.

Как известно, бритва Оккама была изобретена в качестве методологического оружия против засилья схоластики, чье применение обернулось для философии схоластизацией удушения смыслицы, а главное – бессмыслицы, под которой стали понимать заурядную инверсию или переносное употребление прямых значений слов. Больше всего недоразумений досталось абсурду, сделавшемуся уютной ширмой всего неозначенного и невоязыковленного.

Абсурд сродни красной тряпке, занавешивающей непонимание от лингвистически не посвященных и пристрастных в своей языковой компетентности. Абсурд воплощает собой языковое юродство, носители которого – философы по преимуществу. Абсурд умаляет непонимание, распыляя его между индивидуальными языками и как можно хамелеоннее маскируя предел понимания за счет сужения горизонта лингвистического воображения. Таким образом, абсурд налагает искусственный запрет на онтологическое развитие языка, а главное – на лингвистическое постижение бытия, чей язык по-прежнему не реконструирован на естественном антиязыке.

Опубликовано в «НГ-Экслибрис» от 23.09.2010

Адрес в Интернет: http://www.ng.ru/ng_exlibris/2010-09-23/7_autism.html

Мистерия юродства. Рецензия на книгу Ростовой Н.Н. Литературная газета. 2009

Мистерия юродства. Рецензия на книгу Ростовой Н.Н. Литературная газета. 2009

Мистерия юродства

Наталья Ростова. Человек обратной перспективы. Опыт философского осмысления феномена юродства Христа ради / Под ред. проф. Ф.И. Гиренка. – М.: МГИУ, 2008. – 140 с.

Тема юродства в философии исследована мало. Попытки осмысления, конечно, предпринимались, но, как замечает автор, «носили, скорее, частный характер, и в результате в них не было сформировано целостного концепта, который бы позволил охарактеризовать русский мир безумия и отличить его от европейского взгляда на безумие». Большая часть написанного об этом ранее – не философские, а богословские труды или религиозная публицистика, в которых феномен юродства анализировался с точки зрения веры и в соответствующих терминах. Нынешняя книга интересна тем, что автор подходит к данной проблеме как к метафизическому процессу, что, впрочем, не противоречит религиозному восприятию, поскольку процесс этот представляется некоей непрекращающейся мистерией человеческого духа. «Утончённое, «продуваемое» и в этом смысле болезненное, обнажённое сознание юродивого чувствительно к колебаниям сверхсознательного, веяниям духа, – пишет автор. – Реакция юродивого на мир, проходя через призму его сознания, являет себя в мире объективаций как нечто нерасчленённое, невнятное, несвязное, иррациональное, допредметное. Его сознание имеет дело с тем, что до предмета, до субъект-объективных отношений…» Книга будет интересна любителям философии, а также поможет тем, кто хотел бы лучше понять классические литературные произведения, авторы которых так или иначе затрагивают тему юродства.

Опубликовано в «Литературной газете» №9-10 от 04.03.2009, рубрика «Книжная дюжина»

Адрес в Интернет: http://www.lgz.ru/article/N9-10–6214—2009-03-04-/Mistеriya-yurodstva8024/?sphrase_id=412872

Мирошкин А. Архаический Буратино. Рецензия на книгу Мартынова В.И. НГ-Экслибрис. 2009

Мирошкин А. Архаический Буратино. Рецензия на книгу Мартынова В.И. НГ-Экслибрис. 2009

Архаический Буратино

Андрей Мирошкин

 

Владимир Мартынов. Пестрые прутья Иакова: Частный взгляд на картину всеобщего праздника жизни. – М.: МГИУ, 2008. – 140 с. (Современная русская философия).

Музыкальные заслуги Владимира Мартынова общеизвестны. Академический композитор, радикальный авангардист, автор многих православных литургических сочинений. Пишет музыку к спектаклям и фильмам (один из наиболее известных – «Холодное лето 53-го»). Исследователь древней музыкальной традиции, преподаватель Московской Духовной академии и философского факультета МГУ.

Пишет Владимир Мартынов и книги. Эти его работы тоже становятся событием. В них он генерирует оригинальные культурологические (даже, скорее, культурософские) концепции. Благостный «профессорский» тон ему совершенно чужд.

«Пестрые прутья Иакова» – книга беспокойства, тревоги и боли. Ее заглавие и подзаголовок могут вам совершенно ничего не сказать, лучше сразу приниматься за чтение. Мартынов пишет в этой книге не о музыке. Точнее, о ней здесь совсем немного. Книга эта – о литературе, о городской среде, о взаимоотношениях автора, текста и социума. Это философская эссеистика о культурном процессе ХХ века и наших дней. Книга, ярко написанная и необычайно полезная всякому, кто интересуется интеллектуальными, «неканоническими» прочтениями культурной и духовной ситуации в России прошлой и нынешней.

В своих очерках (эссе? лекциях?) Мартынов пишет о предметах, не всегда, как может показаться поначалу, взаимосвязанных. Конец времени русской литературы и проблема поколений в ней. Хлебников, Заболоцкий и Хармс. Рассуждение о форме облаков┘ Что объединяет все эти темы? А вот что: особенности визуального и вербального аспектов действительности. Русская культура до ХVIII века была иконоцентрична, считает Мартынов, и реальность в ней раскрывалась как совокупность своего рода иероглифов. Затем вплоть до конца ХХ столетия она оставалась литературоцентричной. Теперь и этому долгому этапу, констатирует автор книги, приходит конец: новый фазис русской культуры проходит под знаком «шоуцентризма».

Кузнецова А. Рецензия на книгу Мартынова В.И. Знамя. 2009

Кузнецова А. Рецензия на книгу Мартынова В.И. Знамя. 2009

Владимир Мартынов. Пестрые прутья Иакова: Частный взгляд на картину всеобщего праздника жизни. — М.: МГИУ (Современная русская философия), 2008.

То, что находится вокруг нас, но не фиксируется нашим вниманием, входит в подкорку нашего мозга, как информация 25-го кадра, и преобразует нас помимо нашей воли и сознания, потому что событие или поступок — не центр психологического пространства, а только коридор, “по которому преобразующая сила контекста проникает в человека и формирует его “я”, — фаталистически утверждает композитор-культуролог Владимир Мартынов, для наглядности выбравший символом этого контекстуального воздействия изрезанные прутья, которые клал ветхозаветный Иаков на дно поильных корыт для скота, дававшего потом пестрое потомство. Далее он делает такой переход от теории к опыту: защищая Белый дом, люди думали, что отстаивают свободу, но сам этот дом, “по-особому уродливое обкомовско-горкомовское сооружение”, своим визуальным образом внедрился в ситуацию как “визуальный аспект национальной идеи, и даже более того: он стал знаком национальной судьбы”.

Анна Кузнецова

 

Опубликовано в «Знамя», №4, 2009

Адрес в Интернет: http://magazines.russ.ru/znamia/2009/4/ku25.html

Коробов-Латынцев А. Вл.Варава. Философский Элитаризм. Завтра. 2013

Коробов-Латынцев А. Вл.Варава. Философский Элитаризм. Завтра. 2013

Вл.Варава. Философский Элитаризм

Андрей Коробов-Латынцев

“Философия принадлежит всем”

 

Морис Бланшо задавался вопросом: «Как может сказываться, излагаться, представлять себя философия, без того, чтобы самим этим фактом использования некоторого языка себе не противоречить, не превращать себя в гипотезу?». Этим вопросом он указывал на опасность философии, которая всегда идет по краю, всегда находится на грани: грани добра и зла, мысли и безумия, грани языка и молчания, – и одновременно в поиске:  поиске и ума, и безумия… и в поиске языка. Новая книга Владимира Владимировича Варавы ознаменована как раз поиском чистого философского языка. Автор, указывая на эту опасность философии, вернее –  философскую опасность для человека задумываться о первоосновах (с.53), одновременно учитывает и другую философскую опасность – для самой философии, которая, по словам Бланшо, может превратить себя в гипотезу самим фактом использования какого-либо конкретного языка. И тем не менее выхода нет, философии необходимо выговариваться, высказываться, даже при условии, что это сказывание может уничтожить саму философию. Здесь уместно будет вспомнить другую цитату Бланшо в связи с названием книги Вл.Варавы и её содержанием. Бланшо пишет: «загадка сказывания как загадка некоего говорящего в человеке Бога, в человеке, который ни на какого Бога не рассчитывает, для которого и речи не идет ни о каком обитании, изгнанника из любого мира без мира за душой, у которого, наконец нет даже языка как дома» (с.93). Какой Неведомый Бог говорит в человеке и отчего человек не может рассчитывать на Него? Отчего человек изгнанник даже из языка, в котором живет же ведь Бытие?! Ведь Бланшо, по сути дела, говорит здесь о философе, который ищет и не находит, который захвачен Бытием и который вместе с Богом ищет Бытие, всматривается в сторону Бытия, но смотрит, тем не менее, самостоятельно, без расчета на Бога и на Божью помощь.  Вот и Вл.Варава пишет в своей книге: «Нет языка, всегда не хватает языка для выражения таких мыслей» (с.159). Следственно, какой бы язык философия не использовала (литературный, научный, религиозный или еще какой), ей всегда не будет хватать этого языка, и в какие-то моменты будет проглядывать сама философия, обнаженная как есть, неприкрытая ничем. Возможно, именно в эти моменты она будет молчать, не способная сказать ничего о том самом последнем и главном, для чего она и начала говорить. Вл.Варава пишет о чистом философском языке, языке именно философии, но есть ли такой язык сам по себе и не обречена ли философия использовать постоянно различные чужие языки?

Вл.Варава, следует сказать, мастерски владеет литературным языком и активно пользовался и пользуется им в своем творчестве. Недаром он член союза писателей России, автор многих литературных произведений, цикла стихов «Непостижима неба твердь…», а также книги со смелым названием «Псалтирь русского философа». В связи с этим последним фактом вспоминаются многие выражения автора, которые близки также и к языку богословия (Варава преподавал в духовной семинарии). Так, например: «Свет истины светит во тьме неведомого, и необходимо нравственное усилие для того, чтобы хотя бы осознать это» (с.114). Или другое выражение, которое Владимир Владимирович часто употребляет: «Дух философский дышит, где хочет». Здесь можно вспомнить слова современного критика русской философии А.Г.Дугина о том, что «Язык славянской Библии стал тем языком, на котором отныне могли бы заговорить и русское богословие, и русская философия» (с.350). Утверждение Дугина здесь падает, как только мы всматриваемся в философский язык Варавы, который, тем не менее, используя и язык литературный, и богословский, не перестает искать чистого философского языка.

Вл.Варава в своей книге кроме языка философии рассуждает также и о самом философствовании, о самой философии. Вслед за Хайдеггером Вл.Варава утверждает экзистенциальную природу философствования: в том смысле, что человек существует постольку, поскольку философствует: «возраст философии как философствования равен возрасту человека, поскольку человек, чтобы существовать, не может не философствовать» (с.142). Этим тезисом Варава разрешает также и вопрос об истории русской философии. И его опять же можно сравнить с выводами Дугина, который задается вопросом, почему столь великий этнос как славяне не породил столь же великой философии.  Вопрос этот меж тем разрешается просто: поскольку есть великий народ – должна быть и великая философия, которой этот народ живет. Вл.Варава прямо говорит об этом: «есть народ, значит, есть философия как его бытийная суть» (с.223).   Понять это просто – не просто отыскать эту философию, но именно отыскать её и необходимо. Поиски философии в России обыкновенно останавливаются на 18-19 вв., поскольку тогда открываются университеты и философию начинают преподавать, появляются любомудры, академическая философия. Варава возражает: «не философии не было в России, а не было языка рациональной философии, который является по преимуществу доминирующим языком западноевропейской философской культуры» (с143). Здесь снова можно вспомнить слова Бланшо о том, что философия всегда ставит себя в опасное положение стать гипотезой, как только она заговорила каким-либо языком. Неважно, языком литературы или языком науки, беллетристики, религии и т.д. В этом смысле видеть философию только лишь в классическом типе философствования и не признавать её в иных (не западноевропейских) типах философствования есть либо ошибка, либо двойные стандарты. Именно так мыслит А.Г.Дугин, который  в начале своей книги о возможности русской философии отрицает наличие русской философии, но в итоге все же кардинально оговаривается и говорит, что русская философия есть, но чтобы её увидеть, надо употребить усилия, аналогичные тому, как если бы мы создавали её заново. Вл.Варава показывает, что эти неверные в отношении русской философии (и вообще в отношении какой-либо исторически конкретной философии) слова тем не менее можно употребить по отношению вообще к философии, – к философии, которая всегда требует от нас невероятных дерзаний духа, чтобы мы сумели разглядеть её, дерзнули разглядеть её, еще не существующую, чтобы она родилась. Ведь философия ничем нам не гарантирована, её может не быть, она может не случиться, и чтобы она случилась – нужно постараться, как пишет Вл.Варава, найти среду, в которой есть условия для рождения философии. В этом и смысл слов Вл.Варавы о том, что философия совсем не умерла, она не может умереть, но она, возможно, еще даже не родилась, потому что она всегда заново рождается, и поэтому никогда еще не родилась.

Можно было бы здесь сказать о многих других интересных вопросах, которые обсуждаются на страницах книги Вл.Варавы. Например, о соотношении философии с культурой и вообще с жизнью. Автор пишет, что «ни культура, ни жизнь не дружат с философией» (с. 121) и стремится защитить философию от стереотипов и симулякров, которыми культура облепляет философию в стремлении приручить её и обезопасить себя. Вл.Варава вскрывает сложную диалектику между культурой, для которой философия одновременно и опасна и жизненно нужна, и философией, которая не нуждается ни в чем, кроме самого Бытия. И именно из-за этой независимости философии от всех остальных сфер человеческого духа философия остается сама не определена. Но эта «неопределимость философии остается последним островком человеческой надежды, свободы и достоинства» (с.36)

Следует сказать и про обложку книги, которая касается главного вопроса всей книги. На обложке книги – картина Н.Ге «Христос и Пилат». Естественно, это неслучайно. По сути, главный вопрос книги – это вопрос о философии, а значит вопрос об истине бытия. Вл.Варава сравнивает два образа картины, Христа и Пилата, и пишет, что картина Ге удалась и не удалась одновременно, не удалась потому что «Истина не воплощаема в зримый образ» (с.189), удалась потому, что Ге показал непримиримый конфликт и напряжение между религией и философией. «Художественно не удается изобразить ни философскую истину, ни религиозную» (с.190). Владимир Владимирович пишет, что вопрос об истине не может получить окончательный ответ в персонифицированной форме, однако не говорит при этом, что может получить вопрос о форме неперсонифицированной. В итоге вопрос о Неведомом Боге остается открытым и неразрешенным ни в какой форме вообще. Возможно, что этот Неведомый Бог философии, в Котором апостол Павел узнал христианского Бога,  и есть тот единственный Бог, Которому возможно все: быть Чем и Кем, быть познанным и непознанным, явленным или сокрытым, даже – быть и не быть. Вл.Варава говорит о том, что может быть много отношений к Богу: человек может смотреть на Бога, и Бог при этом может смотреть на человека (или наоборот, есть случаи богооставленности или когда сам человек отворачивается от Бога), но бывает и так, что человек и Бог смотрят в одну сторону – сторону Бытия. И возможно, что христианский Бог, Смотрящий на человека, становится Неведомым Богом философии, когда Он вместе с философами поворачивается и взирает на Бытие, и наоборот?

 

Опубликовано в газете «Завтра» от 29 октября 2013

 

Адрес в Интернет: http://old.zavtra.ru/content/view/vlvarava-filosofskij-

Коломиец Г. Путешествие в мир боли. Рецензия на книгу Бойко М. Слова. 2017

Коломиец Г. Путешествие в мир боли. Рецензия на книгу Бойко М. Слова. 2017

Путешествие в мир боли (рецензия на книгу М. Бойко) / Journey into the world of pain (review of the book by M. Boyko)

(рецензия на книгу: Бойко М.Е. Боль: Введение в алгософию. Tractatusalgosophicus: Монография. – М.: Летний сад, 2016. – 152 с.)

«Введение в алгософию», по словам автора, представляет собой попытку если не выразить, то хотя бы намекнуть на «индивидуальный опыт боли», который вмещает в себя жизнь человека и конституирует особого рода мудрость – алгософию. Это «болемудрие», по мнению автора, не имеет соответствий в мире логических форм и языка. Поэтому выбор формы в случае этой книги интересен сам по себе. Трактат становится если не деянием или криком (что ещё может выражать «индивидуальный опыт боли»?), то, во всяком случае, их заместителем. Это, на мой взгляд, и смело, и необычно, и редко; это подогревает интерес при чтении, порождает приятное предвкушение – что там, за следующим поворотом, на следующей странице?

Трактат состоит из 13 глав, каждая из которых дает разноплановые перспективы феномена боли – который отбрасывает свою тень и в сферу образования значений, и в содержание литературы, и в психику, и в экзистенцию человека. Автор прослеживает причудливые изгибы следа боли в культуре и индивидуальной жизни, контекст и темы меняются, не быстро и не медленно – как подавляющий русских пейзаж за окном плацкартного вагона – однако, в этой многомерной проекции, на мой взгляд, все-таки можно выделить центр, стержневой момент книги. Это тема глубинной связи боли и реальности. «Даже отрицая реальность мира мы не склонны отрицать реальность болевых ощущений». Боль – это реальность, реальное само по себе, или, во всяком случае, единственное доступное человеку проявление реального. Эта мысль в разных формах проявляется на страницах книги и служит своего рода рефреном, управляющим музыкальным развитием трактата, его движением.

Движение это, склонное к такой же неспешной изменчивости, как и темы книги, любопытно само по себе. Начиная с искреннего, интимного введения, автор приближается к территории историко-философских штудий (глава «Фундаментальная асимметрия боли и удовольствия). В какую-то минуту текст уже готов стать своего рода диссертацией, но затем тон вновь меняется, от сопоставлений и комментирования автор переходит к обобщениям и умозрениям – собственно «трактатная» составляющая трактата (Глава «Боль как отдельная реальность» и далее). Следующая перемена открывает окна в сферу изобретения методов – алгософия становится основанием для разного рода практик – в частности психотерапевтической и литературно-критической (завершающие главы книги).

Эти интересные движения повествования формируют своего рода эстетический рисунок, производят эффект, который легко ощутить, но трудно поименовать. Возможно, здесь отзывается заявленная в начале текста тема невыразимости индивидуального опыта боли. Эстетика алгософии, похоже, наделена такими же мистическими свойствами, как и сам её предмет. Однако, присутствие её очевидно (во всяком случае, для меня), и это добавляет ещё одно измерение к опыту чтения трактата.

Прослеживая внутренние трансформации книги, можно натолкнуться на ещё одну ценную мысль – в этих метаморфозах отражается постоянная борьба с соблазном превратить алгософию в теорию, сделать то, от чего автор зарекался в самом начале – произвести на свет связную интеллектуальную схему. Думаю, многие согласятся с тем, что это искушение зачастую может приобретать чрезвычайную силу, силу почти маниакального импульса. Мы находимся в культуре, которая, несмотря на свои глубоко иррациональные корни, заражена требованием связности, подотчетности, последовательности, подконтрольности. Все сказанное может быть использовано против нас, противоречия недопустимы, всякое действие должно иметь план, с которым его можно сверить. Поэтому неявное бунтарское содержание книги М. Бойко, её контркультурный подтекст, заключается как раз в том, что автор все-таки удерживается от создания «теории». Не раз подвергшись опасности превратиться в философию или психологию боли (или, может быть, даже историю философии боли), «Алгософия» всё-таки остается алгософией, и в этом заключается её большая победа.

Глеб Коломиец


Опубликовано в журнале «Слова», 2017, №16

Адрес в Интернет: http://slova.name/slova-16/puteshestvie-v-mir-boli-retsenziya-na-knigu-m-boyko-journey-into-the-world-of-pain-review-of-book-by-m-boyko.html

Книга М. Бойко вошла в 50 книг 2016 года. НГ-Экслибрис. 2016

Книга М. Бойко вошла в 50 книг 2016 года. НГ-Экслибрис. 2016

50 книг 2016 года, по мнению редакции «НГ-Exlibris»

Худлит

1. Сухбат Афлатуни. Поклонение волхвов (М.: РИПОЛ Классик)

2. Лилия Газизова. Верлибры: Стихи (Казань: Татарское книжное издательство)

3. Мария Галина. Автохтоны (М.: АСТ)

4. Саша Гальпер. Третий психиатр (Берлин: Пропеллер)

5. Дмитрий Данилов. Два состояния (New York: Ailuros Publishing)

6. Андрей Добрынин. Сатир (М.: Onebook.ru)

7. Валерий Дударев. Ветла и другие стихотворения (М.: Художественная литература)

8. Михаил Квадратов. Тени брошенных вещей ((б.м.): Издательские решения)

9. Светлана Кекова. Нездешний гость: Стихотворения (М.: Водолей)

10. Андрей Коровин. Снебапад: Избранные стихотворения (СПб.: Алетейя)

11. Сергей Кузнецов. Калейдоскоп. Расходные материалы (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной)

12. Сергей Лебедев. Люди августа (М.: Альпина нон-фикшн)

13. Владимир Мартынов. Книга перемен (М.: Классика-XXI)

14. Москва: место встречи: Городская проза (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной)

15. Анатолий Найман. Никоторый час (М.: ЮКа)

16. Наталья Полякова. Радио скворешен (М.: Воймега)

17. Ольга Рычкова. Деревья вырастают в корабли: Стихотворения (М.: Издательство журнала «Юность»)

18. Антон Секисов. Через лес: рассказы (М.: Ил мюзик)

19. Александр Силецкий. Золотые времена (Иерусалим: Млечный путь)

20. Уйти. Остаться. Жить. Антология литературных чтений «Они ушли. Они остались» (2012–2016) (М.: ЛитГОСТ)

21. Амарсана Улзытуев. Новые анафоры (М.: Время)

22. Андрей Чемоданов. Ручная кладь (М.: Воймега)

23. Александр О`Шеннон, Игорь Грай. Антибард-2. Башня на Баррикадной: Роман (М.: Шеннон)

24. Андрей Щербак-Жуков. Виртуальный Пьеро. Рассказы разных лет и настроений (М.: У Никитских ворот)

25. Владимир Яшке. Стихи разных лет (СПб.: Красный матрос)

 

Non-fiction

1. Роман Арбитман. Серийные любимцы. 105 современных сериалов, на которые не жаль потратить время (М.: Центрполиграф)

2. Андрей Балдин. Новый Буквоскоп, или Запредельное странствие Николая Карамзина (М.: Бослен)

3. Михаил Бойко. Боль: введение в алгософию. Tractatus algosophicus. Монография. (М: Летний сад)

4. Андрей Бычков. Авангард как нонконформизм (СПб.: Алетейя)

5. Евгений Бунимович. Выбор (М: ИД «Новая газета»)

6. Андрей Ваганов. Наука – это то, чего не может быть: сборник интервью ученых (М: Издательство «Независимая газета»)

7. Александр Васькин. Путеводитель по пушкинской Москве (М: Спутник+)

8. Людмила Вязмитинова. Тексты в периодике. 1998–2015 (М.: ИП Елена Алексеевна Пахомова)

9. Виталий Калгин. Виктор Цой. Последний герой современного мифа. (М.: РИПОЛ Классик)

10. Ираклий Квирикадзе. Мальчик, идущий за дикой уткой (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной)

11. Игорь Клех. Шкура литературы. Книги двух тысячелетий. (М: РИПОЛ Классик)

12. Кирилл Кобрин. Шерлок Холмс и рождение современности: деньги, девушки, денди Викторианской эпохи (СПб: Издательство Ивана Лимбаха)

13. Олег Лекманов. Осип Мандельштам: ворованный воздух. Биография (М: АСТ; Редакция Елены Шубиной)

14. Евгений Лесин. Лесин и немедленно выпил (М.: РИПОЛ Классик)

15. Эдуард Лимонов. Последние известия (М.: Центрполиграф)

16. Людмила Осокина. Халупа (М.: Время)

17. Игорь Панин. 101 разговор с Игорем Паниным (М.: У Никитских ворот)

18. Константин Ремчуков. Удовольствие раздражать. Про любовь, пюре и политику: Сборник эссе (М)

19. Варвара Ремчукова. Влияние преференциальных торговых соглашений на многостороннюю торговую систему (М.: Экономика)

20.М.С. Русские книжные редкости ХХ века: 333 избранные книги (М.: Пашков дом)

21. Михаил Сеславинский. Мой друг Осип Мандельштам. Избранная иллюстрированная библиография и автографы (М.: Бослен)

22. Игорь Талалаевский. Неистовый конквистадор. Женщины Николая Гумилева (СПб: Алетейя).

23. Глеб Шульпяков, Леон Цвасман. Цейтнот: диалог поэта и философа. (РИПОЛ Классик)

24. Александр Чанцев. Граница Зацепина: Книга стран и путешествий (СПб: Алетейя)

25. Галина Юзефович. Удивительные приключения рыбы-лоцмана. 150 000 слов о литературе. (АСТ; Редакция Елены Шубиной)

 

Опубликовано в «НГ-Экслибрис» от 02.12.2016

Адрес в Интернет: http://www.ng.ru/ng_exlibris/2016-12-22/2_870_rating.html